В Симбирске мы жили в центре города, дом стоял в глубине сада, который отделял его от улицы. Ря­дом с садом был огромный двор, в глубине стоял маленький дом, где жила моя больная тёща. За боль­шим домом находилась прачечная, а напротив сада конюшня, с помещением для экипажей.

Наш дом был двухэтажный, доста­точно вместительный для всей нашей семьи и для прислуги из Юрманки, ко­торая сюда приехала с нами. Нас было 12 человек: я, моя жена, наших четверо детей и их гувернантка, две горничные, повар, которого скоро сменила кухарка. И, наконец, лакей, который нам служил как преданная собака везде, куда бы мы ни поехали. Ему было 70 лет, и звали мы его – «Дедушка Соловей».

В комнате рядом с прачечной раз­местилась компания из трёх пленных австрийцев и карлика Фёдора Семёно­вича, которая не хотела нас покидать.

Один из них, по имени Гийом, уже три года работал у меня вместо преж­него русского шофёра. Он был заме­чательный шофёр, проработавший до этого в течение 8 лет в Вене. Этот че­ловек был настолько ко мне привязан, что ничего не хотел слышать о лагере для военнопленных, куда власти его приглашали прийти. Как только про­изошла революция, я предложил ему уйти и тем более не сопровождать меня больше на автомобиле, так как его мог­ли жестоко убить вместе со мной. Этот храбрый юноша ответил мне, что он не покинет меня никогда в жизни, и меня смогут убить, только когда покончат с ним. Его привязанность была поистине трогательна.

Наконец, у нас работали примерно 200 военнопленных, большей частью венгры. Все они должны были поки­нуть нас, как только началась револю­ция. Но примерно человек 10 из них захотели остаться, однако позднее с на­шим отъездом из Симбирска и они вы­нуждены были уехать.

Через несколько дней после нашего приезда я вызвал Сушанова, приказав ему приступить к ликвидации движи­мого имущества. Я пригнал в Симбирск табун лошадей и сам назначил им цену. Оставил из них нескольких, которые мне могли бы пригодиться. Сушанову разрешил организовать торги в Лощи­не. Примерно за два дня 200 лошадей были проданы по цене выше назначен­ной, быков и коров выкупило земство по очень высокой цене. Итак, у меня осталось в Репьевке лошадей тридцать и в Юрманке десяток коров и один пле­менной бык. Мне удалось привезти в Симбирск четырёх из этих коров вме­сте с крестьянкой для их ухода и дойки.

Время от времени мы посылали в Симбирск служанку Агафью, чтобы что-либо привезти и посмотреть, что там происходит. Она нам доклады­вала, что всё в порядке, прислуга по-прежнему следит за хозяйским добром.

Не успели пройти первые две или три недели, как ко мне явились первые посетители, крестьяне из Репьёвки, ко­торые просили меня с семьёй вернуть­ся в имение. Но я не рисковал с этим до ликвидации всего имущества, на которое могли позариться крестьяне. Урожай обещал быть хорошим, у меня было примерно тысяча гектаров ржи, но я был уверен в том, что если буду ждать сбора урожая, то не смогу им вос­пользоваться, так как крестьяне отберут его. Чтобы избежать этой огромной по­тери, я придумал способ, который мне хорошо удался.

Я вызвал из Репьёвки одного из моих управляющих Дми­трия Кусовова. Это был юноша очень разумный и сдержанный, и я ничем не рисковал, доверяя ему свои планы; я часто давал ему важные поручения, ко­торые никому другому не доверил бы. Когда он у меня впервые появился, ему было 11 лет, я был ещё холост, и с тех пор его воспитывал. Я поставил его на ноги, дав образование и воспитание, и он стал моим покорным слугой.

Сейчас он был женат, я постарался, чтобы он ни в чём не нуждался, начи­ная самостоятельную жизнь. В течение двух последних лет он был управля­ющим в Лощине и очень хорошо знал поля этой фермы.

Дмитрий не заставил себя ждать. Я передал ему копию плана засеянных полей в Лощине и Репьёвке, попро­сив его продать втайне весь урожай на корню разным репьёвским людям по 50 рублей за полдесятины, затем при­нести мне деньги от продажи. У меня оставались 25 полдесятин, и за выпол­ненную работу 15 из них я подарил ему.

Пшеница таким образом будет со­брана, зерно смолото на мельницах, находящихся в разных местах. Я посо­ветовал ему мельницы в Петровке и в Часовне, недалеко от Симбирска. Всё прошло хорошо, и в конце второй не­дели Дмитрий принёс мне деньги за продажу ещё зелёной пшеницы, сбор которой начнётся через шесть недель.

Довольный результатами этого дела, я решил спустя несколько дней отпра­виться в Юрманку, чтобы ликвидиро­вать движимое и недвижимое имуще­ство, которое я не мог доверить Суша­нову. Он уже украл у меня весь приплод свиней, и мне следовало поторопиться с его увольнением. Он жил в нашем временном жилье в двух верстах от Ло­щины, на опушке нашего леса. Место это было спокойное и одновременно уединённое. Оттуда он по ночам совер­шал поездки, чтобы продавать своим друзьям всё, что он украл у нас, напри­мер, приплод свиней, который я забыл оценить и который он продал целиком мяснику в Чердаклах за 80 рублей. В действительности многие из 60 или 70 животных из Лощины стоили каж­дое более 80 рублей. Чтобы оправдать эту сделку, он сослался на то, что сви­ньи скоро будут секвестрированы.

Зная, что разговаривать с таким чело­веком, как Сушанов, бесполезно, я ни­чего не сказал, но предпринял все меры предосторожности, чтобы его удалить. Я сказал ему, что нет больше необходи­мости его дальнейшего пребывания в имении, что это может даже быть опас­ным для него, но он под разными пред­логами медлил со своим отъездом. Мне нужно было также решить вопросы с прислугой, которая оставалась у нас и которой я платил жалованье.

Вот в таких обстоятельствах я вы­ехал в Юрманку, сначала один, чтобы убедиться, что моей семье ничто не угрожает. Крестьяне и прислуга встре­тили меня не просто приветливо, а ра­душно. В деревне царила тишина. Я уволил достаточное количество слуг, продав им фиктивно строения, принад­лежавшие нам, но в которых они прожи­вали. Этим домам угрожала реквизиция Временным правительством. Я ликви­дировал всё, что смог. У меня остались барские дома, амбары и конюшни, мо­лотилки, локомобили, сеялки, жатки и большие плуги, которые крестьяне не купили. Наконец, я смог освободиться и от присутствия Сушанова, который на украденные у меня деньги купил дом в Мелекессе, небольшом городе в Став­ропольском уезде.

Поняв, что нет никакой угрозы, я на­писал жене, что она может приезжать. Это было кстати, так как дети, при­выкшие к чистому деревенскому воз­духу, могли заболеть в Симбирске. Моя жена была тоже очень рада вернуться в Юрманку, сразу же после получения моего письма она загрузилась с детьми, гувернанткой, служанкой Натальей, и Гийом примчал их на большом авто­мобиле. Моя младшая четырёхлетняя дочь тяжело перенесла этот утомитель­ный переезд, но через два или три дня, проведённых в деревне, быстро попра­вилась.

Наша жизнь в Юрманке потекла при­вычно, но я больше не ходил в контору, только иногда увидеть моего секретаря Евгения Иванова. Он тщетно ожидал своего приемника, чтобы передать ему документы, которые теперь вынужден был сторожить. Я больше не ходил, как раньше, в поля смотреть на созреваю­щий урожай, который уже не был моим. Время от времени я отправлялся на фермы, где жили несколько семей моих бывших слуг.

Было очень грустно видеть все эти места заброшенными, без всякого оживления, как будто смерть прошла здесь. Я беседовал с беднягами, оставшимися в этих пустынных местах, полностью подавленных в ожидании будущего, которое не казалось им радужным.

Почти каждый день мы с женой ез­дили в наши прежние леса, которые принадлежали теперь крестьянской общине, они, боясь репрессий, ещё не осмеливались их вырубать, не будучи уверенными в стабильности правитель­ства, которое, однако, разрешало гра­бить и даже подталкивало к этому.

Иногда, когда моя жена не была рас­положена к длинным прогулкам, меня сопровождал мой кучер Фёдор, от него я узнавал, что думают крестьяне о не­давних событиях. Благодаря этим разговорам, я всегда был готов к пред­стоящим событиям, знал все приказы местной власти крестьянам Юрманки. Крестьяне же, зная, что я получаю га­зеты, приходили с утра до вечера ко мне домой узнать новости, и я был до­волен, что не так часто бываю дома. В противном случае с самого утра и до самой ночи мне приходилось объяс­нять им, что произошло и чего ждать от революции. Разумеется, я пытался насколько мог разрушить все их иллю­зии. Я очень любил жителей Юрманки, которые были добрые люди, честные и работящие, за исключением двух или трёх человек. Они отказались захватить наши земли, несмотря на предписания Репьёвского волостного комитета; по­сле собрания они решили взять в арен­ду наши земли, расположенные в их общине на моих условиях, предложив даже мне заплатить, от чего я в целях предосторожности отказался. Сегодня я могу с уверенностью сказать, что я правильно сделал, не приняв их предложения, иначе они бы посчитали, что я их обманул.

Однажды члены Репьёвского волост­ного комитета пришли проинспектиро­вать усадьбу в Юрманке. Я их принял в своём кабинете. Они измерили одну из моих конюшен. Не зная, кто эти люди и почему они измеряют конюшню, я послал кого-то узнать об их действиях. Они ответили, что по приказу Времен­ного правительства должны составить список нашей собственности. Я не стал с ними спорить. На такие появления, повторяющиеся, мы перестали обра­щать внимания, и, в конце концов, при­выкли к ним.

Однако, в связи с захватом нашего имущества крестьянами Репьёвки, у меня могли быть неприятности с други­ми крестьянами, которые взяли у меня земли в аренду. Каждый год я сдавал в аренду часть земель, которые не мог об­рабатывать сам. И мои арендаторы за­платили за них мне осенью 1916 года. Они подготовили поля для весеннего сева, а крестьяне Репьёвки их захватили.

Это было ещё во времена Сушанова. Однажды я увидел его во дворе дома в Юрманке, он разговаривал с крестья­нами, и по их отношению я понял, что разговор был очень неприятный. Гово­ря и жестикулируя, Сушанов отступал в направлении барского дома. Я надел шляпу, взял трость и пошёл к ним. Как только я подошёл к группе, Сушанов спрятался за меня и исчез в моём доме. И вдруг я остался один перед тридца­тью лихими парнями, большинство из которых я не знал. Я их спросил, что они хотят и почему устроили такой шум. Мой довольно спокойный голос их успокоил, и они перестали кричать. Они вежливо поприветствовали меня, но после надели шапки, прежде такого жеста они себе никогда бы не позволи­ли. Затем они мне объяснили, что хоте­ли бы воспользоваться землёй, которую арендовали у Сушанова. Я им объяс­нил, что земля принадлежала не Су­шанову, а мне. Но я больше не хозяин своих владений, всё это секвестрировано крестьянской общиной Репьёвки. Единственная вещь, которую я смогу сделать: это вернуть аванс, уплаченный осенью за аренду земли. Мои собесед­ники мне ответили, что им не нужен возврат денег, они требуют возврата земель. Эти простые люди старались затеять ссору, поэтому я должен был быть начеку; главное, не терять хладно­кровия, а затем попытаться позвать их в дом. Я их успокаивал, предлагая пойти вместе в Репьёвку, но они отказались. Они хотели просто работать на земле, считая, что имеют на это право, но, в конце концов, не осмелились, боясь быть побитыми крестьянами Репьёвки. Я ждал от них положительного ответа, так как мне было легче им заплатить.

– Вы правы друзья, – сказал я им, – вы не должны ссориться с вашими сосе­дями, которые сильнее вас и многочис­леннее. Если вы попытаетесь захватить эти земли, они вам не позволят вернуть деньги и напомнят, что у этих земель другой собственник. И у вас не будет ни земель, ни денег. Скорее восполь­зуйтесь моим предложением, возьмите ваш аванс, и вы ничем не рискуете.

Они согласились принять предло­женные мной деньги, осуждая поведе­ние крестьян Репьёвки по отношению ко мне, и мы остались друзьями. Один старый крестьянин, имени которого я не знал, схватил меня за рукав и спро­сил, что я думаю о революции, но я от­ветил уклончиво. Этот человек, как и большинство его спутников, принадле­жал коммуне Уреня, который находился в версте от Юрманки. Его жители име­ли довольно пугающую репутацию. И тут он мне говорит, с хитрым видом:

– Ты добр, и с тобой приятно раз­говаривать. Чего не скажешь о нашем Павле, который держит себя всегда вы­сокомерно и угрюмо с нами. Верно я говорю?

Павел Наумов (1), кузен моей жены, был честный мужчина, но строгий и суровый. Его земли прилегали к этой деревне, и он постоянно общался с кре­стьянами. Я не сразу ответил, сделал вид, что не расслышал, а сам раздумы­вал, что я должен возразить этой старой каналье, который смотрел на меня со злой усмешкой. В его глазах я читал: «на этот раз не вывернешься». Я не мог согласиться с мнением старика, так как все знали, что Павел Наумов – мой род­ственник. Помедлив, я посмотрел пря­мо в глаза старой лисе и ответил:

– Послушай, старик, ты говоришь, что я добр. Это потому, что ты не часто имел дело со мной. Ты осуждаешь Пав­ла Наумова, потому что он твой бывший хозяин. Но я тебе гарантирую, если ты спросишь у кого-нибудь из моих ре­пьёвских крестьян, кто из нас лучше, то он тебе ответит как раз обратное. То есть он тебе скажет, что Павел Наумов более добр, а я высокомерен и сердит.

Мои слова произвели отличный эф­фект на моих слушателей и старик ото­шёл в сторону. Другие ещё спросили у меня несколько советов и, выслушав и поблагодарив, ушли. Я же отыскал в доме Сушанова, который после раз­говора с крестьянами был не в своей тарелке.

После договора аренды, который мы заключили, крестьяне Юрманки спо­койно засеяли поля, арендованные у меня. Они продолжали быть коррект­ными по отношению к нам, и ничего в наших отношениях не изменилось за период с начала революции.

Однако однажды утром толпа при­мерно из 60 человек, вооружённых большими палками, подошла к дому.

Я вышел из дома, сделав вид, что иду в конюшню. Я поступал обычно так, когда видел приближение подобных посетителей. Я не знал, с какой целью эта орда пытается проникнуть ко мне, и волновался за жизнь своих близких. Увидев меня, они поздоровались впол­не дружелюбно. Я дал им себя догнать, и встал, окружённый крестьянами, воз­раст которых был примерно 40–45 лет. Они сняли шапки, как в прежние вре­мена, двое или трое вышли вперёд и за­говорили. Они пришли из деревни Кре­мёнки за моим советом, как поступить с приказом о прибытии в Ставрополь для мобилизации и отправки на фронт.

Общественный комитет им объяс­нил, что их мобилизация связана с от­казом молодёжи. Они мне рассказали, что, будучи призванными в Ставрополь, они оставались там несколько дней без пищи, после чего власти изменили своё решение и отправили их домой. Все говорили одновременно, и я попросил одного из них объяснить мне, что они хотят.

– Господин, мы пришли к вам за разъяснением, что нам делать. Мы пре­красно понимаем, что нужно вести вой­ну до победного конца. И мы отправим­ся сразу же в Ставрополь, если вы нам прикажете это сделать. Но в последний раз мы оставались там пять дней без еды и питья, потеряли целую неделю, вместо того чтобы сеять. И кто должен воевать, мы или двадцатилетние, кото­рые решительно отказываются?

Я им ответил, что больше не земский начальник, что не в курсе новых указов и затрудняюсь что-либо им посовето­вать. Но они настаивали и даже угро­жали, что не уйдут без моих указаний. Тогда я им сказал:

– Каждый русский гражданин должен использовать все средства и с оружием в руках помочь закончить войну, потом в качестве победителей воспользоваться плодами победы. В противном случае вся кровь, про­литая до сегодняшнего дня на полях сражений, будет пролита даром. И мне кажется, что пример должны показать более старшие, а молодые последуют за ними. Но всё, что я сейчас сказал, это моё личное мнение. Официальные указания вы должны получить от уезд­ного комитета комиссаров Временного правительства.

Они ответили, что с них достаточно комитетов, слушать они будут только меня, после чего один из них обратился к другим:

– Все слышали, что сказал наш быв­ший земский начальник? Все по лод­кам, чтобы завтра быть в Ставрополе.

Они попрощались со мной и пошли на берег Юрманки; переправились на больших лодках, а их большие палки служили им, оказывается, вёслами.

Именно в этот период Керенский использовал всю свою энергию, чтобы удержать фронт, который покидали сол­даты. Временное правительство стре­милось мобилизовать молодёжь, но ни­кто не являлся на призыв, тогда приказ был отдан старикам. Власти на местах сами были дезорганизованы, не обла­дали опытом проведения мобилизации войск, особенно после разложения ста­рой армии. Газеты, которые я ещё по­лучал, не давали истинного положения дел на фронтах, Временное правитель­ство распространяло ложные слухи.

(1) Наумов Павел Михайлович (1861–1920),надворный советник, дядя Н.А. Шапрон дюЛарре, родной брат её отца Алексея Михай-ловича Наумова. Ему принадлежало имениепри селе Архангельское-Репьёвка.

Продолжение в следующем номере журнала по ссылке 

Перевод с французского Елены Мироновой, кандидата филологических наук, доцента кафедры романо-германских языков УлГПУ

«Мономах», №3(99), 2017 г.

Статья о Владимире Генриховиче Ша­прон дю Ларре - MEMOIRES DE RUSSIE